Реклама

 


ГЛАВА 2

Чокнутый поэт и нимфетка-наркоманка. Не тот ли это род клиентов, о которых мечтают все частные детективы?
Проплавав минут эдак двадцать, я опять выбрался на берег, вернулся к хижине и приготовился к новому дню.
Теперь мне уже начинала нравиться мысль расследовать это дело. В Мире Реки много всякого, но только не волнующего, по крайней мере, не на том участке берега, куда угодил я. Здесь представлены две культуры и две исторические эпохи: первая - это группа бизнесменов и их родных из пригородов Балтимора около 1907 г., а вторая - жители Сан-Франциско конца 1950-х. Я принадлежал к последним, когда умер и возродился в Мире Реки, где бы ни находился и чем бы в действительности ни был.
Когда я вернулся на берег, я увидел там добрых балтиморцев, занятых переноской материалов для хижин в окружающий лес. Даже здесь, в этом чистилище, в которое мы угодили, добрые трудолюбивые обыватели желают поселиться в отдельном пригороде. Они убеждены, и вполне справедливо, что половина тех, кто бороздит Реку в своих каноэ - подонки общества. И мог ли я не согласиться с ними, когда одним из наших последних посетителей был Уайт Эрп, который на полном серьезе предложил, чтобы мы отобрали шесть самых смазливых бабенок из окрестностей и организовали бордель, которым он счастлив будет управлять за хорошую долю в предприятии?
Дождь не тревожил добрых граждан. Их вдохновляла идея, и ничто не могло их остановить. Они выполняли свою работу непрерывно и неутомимо, точно лесные муравьишки.
Сан-францисканцы не были ни столь крепки, ни столь деловиты. Они сидели себе под навесиками из листвы, пережевывали жвачку грез, посматривали, как течет мимо Река и махали рукой всяким встречным, которые по ней плыли. Один парень сообщил мне, что видел однажды настоящий НЛО, полный маленьких зелененьких марсиан, которые помахали ему. Такие вот радости приносит жвачка грез.
Я махнул рукой гражданам-трудягам, а затем помахал наблюдающим за Рекой. И пошел вверх по илистому скользкому склону к маленькой хижинке, которая стояла над обрывом над глубоким оврагом. Там жил Эдгар По.
Никакой тебе двери, лишь длинная циновка, дающая некоторое относительное уединение. Из-за нее, очевидно, заслышав, как я приближаюсь, прозвучали слова молодой женщины:
- Входите, мистер Хэммет.
Внутри все так и смердело речным илом. Пол устилали большие тяжелые лопатообразные листья, которые граждане-обыватели приносили из лесу и по-христиански делили с другими, доказывая тем самым, что не все капиталисты дурные люди и способны творить добро даже для коммунистов, вроде меня.
Она была привлекательна, что правда, то правда. Она сидела на корточках у задней стенки в чем-то вроде белого платья, насколько его позволяла смастерить жизнь у Реки. И все-таки ее нежное печальное лицо и маленькое, но обильное формами тело были отмечены истинной красотой.
- Я сказала ему, что вы придете.
- Эдгару?
- Да. Он не очень-то верит в человечность, боюсь. Но и я не больно-то верила бы. При той жизни, которая ему выпала. Достаточно того, как безжалостно его избивал отчим. Эдгару до сих пор снятся кошмары.
Она довольно успешно вызывала во мне жалость к По. Но с ним было легче иметь дело, когда он представал передо мной как снисходительный к себе художник.
- Из какой вы эпохи? - спросил я.
- Из 1930-х. Мой отец большой ваш поклонник. Он судья и обожает читать о раскрытии тайн, - Протянув руку, она коснулась большой груды цветов, которые увядали внутри хижины. Даже запах у них пропал от этого дождя, прохлады, да еще в тени под этим кровом.
Тут ее лицо изменилось. Только что она была влекущей молодой девушкой, из тех, кого в мое время неучтиво называли кисками - и вдруг стала осунувшейся и озабоченной молодой женщиной.
- Взгляните.
Откуда-то из-под листьев, образовывавших пол глинобитной хижины, она извлекла длинную стрелу с металлическим наконечником. Поскольку металлы в нашем мире были величайшей ценностью, я, вопреки себе, был поражен.
Она вручила мне стрелу. Я повертел ее в пальцах, осматривая, не суетясь на предмет отпечатков пальцев. Криминологическая лаборатория в Мире Реки возможна разве что самая паршивая.
Хорошо сработано. Наконечник, древко, выемка - все совершенного образца. Поскольку мне довелось самостоятельно изучать средние века, я определил, что острие сделано из железа, выплавки, характерной для XIV века.
- Эдгар рассказал вам, что случилось?
- Да.
- Кто-то пытается убить меня, мистер Хэммет.
- Можно называть меня Дэшиэл.
Ее ответ был робок - точнее, она лишь наклонила голову, да так, что выглядела теперь еще моложе и куда уязвимей, чем прежде. Она сказала:
- Я боюсь. И не хочу, чтобы кто-то послал меня в какое-нибудь другое время.
- Я вас не корю. Она подняла глаза.
- Думаю, дело в О'Брайене.
- В ком?
- В Ричарде О'Брайане. Одном из балтиморских бизнесменов. Он женат, но ему это, кажется, все равно.
- Он вам когда-либо угрожал?
- Не совсем. Но он ждет, пока Эдгар не отправится вниз по Реке, и тогда он сюда проберется. Он сущая чума.
- Наверное, что-нибудь менее заразное.
- O, он - самая жуткая зараза. Хуже нет. Однажды ночью он сцапал Эдгара и попытался его утопить. Думаю, еще до того, как вы сюда попали.
- Не следует ли мне поговорить с кем-нибудь еще? Она призадумалась. И как раз собиралась ответить, когда тонкий крик, вроде птичьего, наполнил воздух.
Мы сидели в пропахшем дождем молчании и глядели друг на друга: маленькая подружка Эдгара, печальная и нежная - и я. Птица кричала столь жалобно, что я коснулся своей руки и ощутил, что она холодна и покрыта гусиной кожей.
- Какие птицы так кричат? - В Мире Реки не было птиц. Вообще.
Женщина улыбнулась. - Это Роберт.
- Кто такой Роберт?
Но мне не требовалось спрашивать, ибо внезапно отлетела в сторону длинная циновка, служившая дверью, и на пороге встал мальчик, лет, наверное, десяти, смуглый, точно американский индеец, столь основательно забрызганный илом, что это выглядело как боевая раскраска. У парнишки были песчаного цвета волосы и настороженные голубые глаза. Он носил вокруг бедер полотенце, удерживаемое магнитной застежкой. И в целом, он умудрялся придавать себе вид, равно устрашающий и торжественный, как это водилось у юных сорванцов с незапамятных времен. И несмотря даже на то, что он изрядно промок под дождем, от него пахло потом и вонью. На поясе у него качались ножны, и в них покоился клинок из кремния, тяжелый и смертоносный. И почти комический контраст с этим клинком составлял букетик в правой руке: голубые, желтые и розовые цветы, из тех, что растут на лесных опушках.
- Это тебе, - сказал Роберт.
Она улыбнулась ему и протянула хрупкую ладонь. Цветы в ее костлявых пальцах посреди этой убогой хижины были как взрыв ярких красок лета.
- Я зайду позже, - сказал мальчик. И, пока говорил, глазел на меня. Он не пытался скрыть неудовольствие, вызванное тем, что я здесь.
- Но, Роберт… Ты не хочешь, чтобы я представила тебя мистеру Хэммету?
- Нет, спасибо, - буркнул он. И пропал, хлопнув циновкой-дверью и сбежав по буром глинистому склону в холодную серебряную морось.
- Бедный Роберт, - вздохнула она после того, как ропот дождя окончательно заглушил шлепанье ребячьих ног.
- Я бы сказал, что он переживает больше, чем просто четкое увлечение.
- Мне его так жаль. Я всегда влюблялась в тех, кто старше меня в его возрасте. Для взрослых это всегда забавно, но когда вы молоды... Это очень болезненно.
- Кто он?
Она пожала плечами.
- Он живет у женщины, которую называют Лесной Ведьмой.
- Слыхал о такой.
- Она не ведьма. А просто очень грязная баба с запасом тарабарщины, которую обрушивает на детишек, чтобы отпугнуть.
Я поднял стрелу.
- Возможно, я пойду в лес и повидаюсь с ней. Не исключено, что она сможет что-нибудь сказать мне об этом. - Я улыбнулся. - Учитывая, что она ведьма, и все прочее.
Я встал, стараясь не выпрямляться слишком резко. Хижины Мира Реки не рассчитаны на людей двадцатого столетия.
- Полагаю, я начну с О'Брайена.
- Остерегайтесь его. Он очень коварен.
Я подумал о годах, проведенных в тюрьме, я отбыл их до конца, хотя простого раскаяния и неприверженности к коммунизму было бы достаточно, чтобы меня освободили. Я знавал немало пронырливых людишек в то время, равно в тюрьме и в комитете Конгресса, которые заботились о том, чтобы я сидел. Я подумал о старом Дике Никсоне, в сущности, не том лукавом типе, каким он казался, а скорее, о печальном безумце, которого слишком любила мать и недостаточно отец. Уайльд или кто-то другой сказал о родителях: "иногда мы их даже прощаем"?
- Думаю, я могу с ним справиться, - заметил я.
- Очень мило с вашей стороны.
Я поднял циновку, закрывавшую дверной проем.
- Избегайте ненужного риска. Она улыбнулась.
- Вам не стоит беспокоиться. Эдгар дал мне вот это. Ив изящной руке тут же возник огромный каменный нож, извлеченный из-под листьев.
- Он также подсказал мне, куда всаживать. Прямо в мужскую промежность.
Она сказала это с таким напором и страстью, что я чуть было не схватился за мошонку из потребности в самозащите. Упоминание о кастрации не так-то легко пролетает мимо мужских ушей.
- Надеюсь, мне представится случай себя испытать, - призналась она. - И посмотреть, действительно ли я маленькая беспомощная девочка, или по-настоящему сильная молодая женщина.
Я рассмеялся.
- Почему-то я думаю, что вы пройдете испытание на отлично.
Она подхватила мой смех.
- Если честно, то я тоже. Мне, право, жаль дурня, который вздумает искушать судьбу.
Я кивнул в знак прощания и вышел из хибарки. И принялся спускаться по склону там, где росла трава. Она пахла свежо и крепко. В небе, изменчивом, точно калейдоскоп, перемещались и вихрились темные облака. Ребенком я всегда боялся грозы, внезапная прохлада и запах дождя всегда повергали меня в отчаяние. Полагаю, это началось после того, как моя сестра Реба пропала на полчаса, и мои родители с ума сходили, ища ее повсюду в окрестностях, а между тем на востоке собиралась гроза. Гроза всегда означала, что моя сестренка снова исчезла, хотя я уже взрослый, а Ребу давным-давно отыскали целую и невредимую в соседском доме.

be number one